Должны ли мы отказаться от принципа ненасилия?

Материал из Karabakh War Press Archive
Версия от 08:57, 30 декабря 2006; Wadmin (обсуждение)

(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к: навигация, поиск
Original title: Должны ли мы отказаться от принципа ненасилия?
Author: Абрамян Ар.
Source: Республика Армения № 014 (549) from 1993-01-29


Карабахское движение - 5 лет борьбы и осмысления

КОГДА пять лет тому назад армянское национально-демократическое движение выступило за мирное, конституционное решение проблемы Карабаха, оно заявило тем самым о себе как о принципиальном стороннике идеи ненасилия. Хотя такой термин в документах Движения, кажется, не встречается, можно утверждать, что идея ненасилия принадлежит самой сути его политического и нравственного кредо.

Приверженность благородному принципу ненасилия составляла, думается, одну из самых притягательных черт Карабахского движения. Она хорошо гармонировала с нарекациевскими элементами нашего национального сознания. (О природе этих элементов, их истинном значении превосходно сказано в только что вышедшей в свет книге Э. Р. Атаяна "Свобода как идея и как действительность"). Если бы в самом начале Движения, весной 1988 года, его лидеры обратились к народу с таким воззванием - составить некий "экспедиционный корпус" и отправиться в Арцах, чтобы отвоевать его силой, можно не сомневаться, что поддержка, оказанная комитету "Карабах", не была бы такой всеобщей и такой безусловной, какой она была - кто об этом помнит? - в те дни.

Принцип ненасилия был для нас важнейшим пунктом программы действий - бороться, используя исключительно мирные формы и средства. Но ненасилие, кроме того, было также попыткой прогнозирования: представлялось более чем вероятным, что проблема Арцаха может быть решена без вражды и ненависти, без кровавых столкновений, непоправимых, невосполнимых потерь.

И этот прогноз также соответствовал нравственным представлениям людей - о добре и зле, о допустимом и недопустимом, о приемлемом и неприемлемом. Проделаем мысленный эксперимент. Допустим, на одном из февральских митингов, что проходили на Площади Свободы, кто-то, способный все точно знать наперед, мог предсказать: в ответ на обращение Областного совета НКАО в городке близ Баку будет обесчесщена, изуродована и сожжена одна - одна! - женщина. Каким было бы и таком случае решение Площади? Принять решение на таких условиях было бы понятно, в высшей степени не просто.

Даже после потрясения, вызванного Сумгаитом, то есть после того, как насилие стало фактом и наш слишком оптимистический прогноз был опровергнут, участники движения еще надеялись, что волну насилия, может быть, удастся сбить, если они не позволят себе опуститься до уровня потерявших человеческий облик погромщиков. На протяжении полугода, с конца февраля до глубокой осени, они держались на пределе сил, опасаясь в то же время, что срыв может произойти невольно...

В своем прогнозе мы ошиблись. И если существует ответственность за эту ошибку, она падает на всех, кто поддерживал Карабахское движение, и в том числе, на автора этих строк. Потому что в этом мы ошиблись все вместе. (Были ли люди, предвидевшие иное? Были. Но они находились вне Движения, чтобы не сказать - против. В своих пессимистических оценках перспектив мирного развития они, как теперь ясно, были правы. Не забудем, однако, что они были неправы в главном - в своем отношении к Движению.)

ЕСЛИ теперь вернуться на пять лет назад, можно увидеть, что эта наша общая ошибка, конечно же, имеет объяснение: ее корни уходят в другие наши наивные, "романтические" представления. Нам казалось, что к концу XX столетия homo sapiens достиг такой ступени своего развития, когда он уже полностью оправдывает свое научное наименование "человека разумного". Мы не представляли, какая масса людей ждет лишь повода, чтобы предаться самым диким и садистическим аффектам. Кроме того, мы исходили из того, что долгом всякого государства является защита жизни, безопасности и достоинства его граждан. Мы полагали, что страна обновляющегося социализма" - шел еще третий год "перестройки" - не допустит массовых убийств по национальному признаку, хотя бы из соображений международного престижа.

Увы, мы ошиблись. Но в чем именно? Мы ошиблись не в правомерности наших требований и не в правильности ненасильственного пути, а лишь в прогнозе событий: вопреки нашим ожиданиям (и, нечего скрывать, надеждами), стихия насилия, которую лицемерно называли "азербайджанским фактором, была развязана.

А далее наступил момент, когда насилию необходимо стало дать ответ на языке силы. Никакого другого доступного языка не удалось найти тогда ни нам, ни А, Д. Сахарову, ни "цивилизованным странам". В создавшихся обстоятельствах нельзя было последовать завету Евангелия от Матфея: речь шла не о том, чтобы подставить другую щеку решалась судьба целой ветви армянского народа. Так или иначе, различного рода "факторы" сумели столкнуть нас с выбранного пути мирного, ненасильственного развития.

Тот факт, что война (разве полупартизанская война - не война?) стала фактом, многое меняло - как вокруг нас, так и в нас самих. Никто не имел права игнорировать реальную действительность. Но, с другой стороны, возможно приучая себя смотреть фактам прямо в глаза, мы попадали под гипноз и теряли способность думать о чем-либо другом. И тогда кому-то начинало казаться, что кратчайший путь к прекращению насилия лежит через эскалацию насилия.

В последние пять лет, да и раньше тоже, мы, наверное, часто забывали, что положения, в которых мы оказываемся, определяются не столько самими фактами, сколько нашим отношением к ним, нашей их оценкой. В прошлом существовало даже что-то вроде культа фактов. Не случайно политические деятели, претендовавшие на роль теоретиков, любили тупо повторять: "Факты - упрямая вещь". В действительности, напротив, факты - вещи изменчивые и преходящие: сегодня они есть, а завтра, смотришь, их нет. А некоторые факты таковы, что могли бы вообще не существовать. Мы не должны верить в их социально-историческую или какую-либо иную предопределенность, заданность. Потому что в противном случае, если над нами тяготеет какой-то неодолимый рок или судьба, вся наша деятельность и борьба, все наши поиски превращаются в совершенно бессмысленную и бесполезную возню.

Многие, отдавая должное возвышенному характеру идеи ненасилия, находят, что она, так сказать, "не от мира сего". Все ее обаяние, говорят, меркнет в свете того, что в Арцахе и в приграничной полосе каждый день гибнут люди - не только боевики, но ни в чем не повинные дети; что целый народ, вследствие такого бесчеловечного акта войны, как блокада, поставлен в условия унизительного пещерного существования. В конце концов, ведь Карабахское движение на своем собственном опыте убедилось, что слепой, не владеющей собой силе способна противостоять только сила. Что же, собственно, остается после всего этого, от идеи ненасилия?

ПОПЫТАЕМСЯ вникнуть в смысл этих возражений. Выдвигается, в сущности, два связанных друг с другом аргумента. Во-первых, утверждают, что принцип ненасилия опровергается самим фактом существования в этом мире насилия (ибо "мир во зле лежит"). Во-вторых, ссылаются на то, что нам в конечном счете пришлось силой брать Шушу и пробивать коридор через Лачин.

Но оба эти аргумента бьют мимо цели. Оба они, отчасти, основанны на недоразумениях. Прежде всего, концепция ненасилия вовсе не оспаривает факта существования насилия. В известном смысле она, как это ни парадоксально, из этого факта исходит; в самом деле, если бы в мире не было насилия, все требования об исключении из жизни общества насильственных действий были бы просто беспредметными и потому излишними. Подобно этому, и принцип равенства людей не отрицает существования неравенства. (Напротив, он отвергает именно то, что есть. Кстати говоря, ненасилие представляет собой условие, которое, можно сказать, предваряет Свободу, Равенство и Братство, потому что, насилие, как это совершенно очевидно, не оставляет места ни для равенства и братства людей, ни для свободы личности.)

Другое недоразумение связано с тем, что концепцию ненасилия не отличают от свойственной многим религиям и религиозно-философским системам проповеди непротивления. Контуры учения о непротивлений злу насилием обозначены, надо сказать, не.очень отчетливо. В самом христианском из всех толкований, согласно, в частности, Льву Толстому, на насилие и зло следует отвечать добром. Другой несомненный авторитет в этих вопросах, Махатма Ганди, учил, что злу необходимо сопротивляться, но лишь ненасильственным образом. Однако и он все же мог воскликнуть: "Мне бесконечно приятнее видеть, что Индия прибегла к оружию для защиты своей чести, чем чтобы она трусливо оставалась свидетельницей собственного бесчестия...

Недостаточная определенность понятий которыми оперирует непротивленчество, проистекает, думается, из того, что оно не ставит различия между насилием и применением силы. Справедливо отвергая насилие - использование силы во зло, эта доктрина требует воздерживаться от любого, безо всякого исключения, обращения к силе, независимо от того, чем оно продиктовано. В отличие от этого, концепция ненасилия, отдавая безусловное предпочтение мирным средствам, запрещает не всякое применение силы.

Прибегнув к самообороне, Арцах вступил в противоречие с учением о непротивлении. Но при этом мы нисколько не отошли от принципа ненасилия, ибо она в согласии с правовым сознанием современного человека, признает право на необходимую оборону, если даже при этом используется сила.

Необходимо, однако, подчеркнуть, что санкцию на применение в известных случаях силы концепция ненасилия оговаривает определенными условиями, внося сюда существенные ограничения. Прежде всего она не допускает нарушения предела необходимой обороны, за которым право незаметно переходит в произвол: если ты прав, защищая себя, это вовсе не означает, что тебе все позволено. Далее, принцип ненасилия требует, чтобы к использованию силы мы относились, в любом случае, не как к норме, не как к общему правилу, а как к вынужденному исключению, как к чему-то навязанному внешними обстоятельствами. Иначе говоря, человек, обратившийся к помощи силы, должен, хотя бы время от времени, напоминать себе: "По своей доброй воле я бы к силе ни в коем случае не прибегал". Наконец, концепцией ненасилия предполагается, что стороны, вовлеченные в силовое противоборство, должны одновременно последовать призыву к прекращению насилия, чтобы не получилось так, что пострадает именно та сторона, которая более восприимчива к доводам разума.

Каковы, однако, шансы, что призыв Гайаваты - стать на тропу мира - будет услышан обоими сторонами? Вопреки своей кажущейся оторванности от жизни, данная концепция находит, что апеллировать можно не только к нравственно ориентированному разуму, но и к здравому рассудку, внимательному к прямым и и непосредственным интересам сторон, вовлеченных в конфликт, они одинаково заинтересованы в спасении человеческих жизней, и в этом ни одна из них не получит меньше, чем другая.

Подводя итог, можно сказать, что приведенные выше возражения не затрагивают существа принципа ненасилия. Рассмотренные аргументы не указывают на причины, вследствие которых мы должны были бы от него отказаться. Сегодня, как и вчера, мы выступаем против попыток силового решения проблемы Карабаха, настаиваем на ее мирном, политическом урегулировании.

Правда, надо признать, что не всегда мы бываем последовательны в защите принципа ненасилия. Глубокий кризис, переживаемый Третьей Республикой, касается но только хозяйственно-экономической, но и духовной сферы. Мы, в общем, плохо понимаем, что с нами происходит, и. подчас готовы удовлетвориться слишком простыми объяснениями. Стало уже общим местом говорить, что многие наши представления не оправдали себя. Это означает, что они должны быть приведены в соответствие с фактами действительности. Однако же, когда речь идет о ценностях, вобравших в себя опыт многих поколений, не их надо пересматривать - переосмысливать нужно факты.

Сегодня принцип ненасилия по видимости контрастирует с угнетающими всякую нормальную психику фактами насилия. В чем же выход? Необходимо сделать все для того, чтобы вернуть события в проектировавшееся нами русло мирного, ненасильственного развития. Только так, исправляя самый ход истории, нужно восстанавливать согласие между текучей жизнью и наиболее глубокими нашими убеждениями.

Л АР. АБРАМЯН (ЕГУ)