Я был там, потому что хотел помочь
| Original title: | Editing Я был там, потому что хотел помочь |
| Author: | Ореховский А. |
| Source: | Комсомолец Кузбасса № 12 from 1990-02-01 |
Почти весь октябрь 1989 года я находился в Армении и Азербайджане, включая Нагорный Карабах. Я был там, потому что хотел помочь. Я хотел все увидеть собственными глазами и разобраться, насколько туго затянулся карабахский «гордиев узел», чем живут люди и что нужно сделать, дабы отвести надвинувшуюся катастрофу.
Вернувшись, за перо я взялся не сразу. Требовалось не навредить. Требовалось осмыслить трагедию народов. А самое главное —требовалось оглянуться вокруг, всмотреться в стороны нашей жизни, предопределившие Карабах, и занять, насколько это возможно, позицию беспристрастного свидетеля. А это было нелегко.
На втором Съезде народных депутатов СССР, вопреки моему ожиданию, серьезного разговора по этой проблеме так и не состоялось. И вот сейчас, после взорванных Дней кратковременного относительного затишья, после январских событий в Шаумяновском и Ханларском районах Азербайджана, после кровавой бакинской трагедии, я уже молчать не могу. И отправной точкой для разговора хотел бы взять те давние, октябрьские свои мысли и наблюдения, которые, я надеюсь, могли бы кое-что прояснить.
Покинуть в течение суток
Попытка раньше срока выдворить меня из Нагорного Карабаха успехом не увенчалась. Хоть и отняла у меня несколько драгоценных минут, что тоже было некстати.
Произошло это на шестой день. Я как раз вернулся в Степанакерт из Шуши, продолжил разбирать одиссею Аркадия Маяучарова (одного из лидеров общественного движения НКАО) и вести опорос беженцев, а заодно искал хоть какие-нибудь «колеса», дабы съездить в Аскеран и осмотреть сожженную мельницу.
Съездить туда нужно было обязательно. И не только ради той мельницы... Впрочем, для этого требовались не столько «колеса», сколько бензин, ввиду его совершенно дикого дефицита из-за продолжавщейся блокады.
— В течение суток покиньте особый район, — сказал мне Нефедов, прервав мои мысли.
От удивления я путь было не свалился со стула.
— Мне — покинуть? С какой это стати?
— Ваше пребывание ни к чему.
— Вот как?
— Нечего вам здесь делать. Или командировка ЦК ВЛКСМ, или — до свидания. Все, что нужно, дает центральвая пресса. Я считаю, для вас в Кузбассе этого вполне достаточно.
— Достаточно? — я вдруг подумал, что человек, сидящий за столом, разыгрывает меня.
Но это было не так. Розыгрышем и не пахло. Более того, ответственный работник ЦК КПСС Борис Андреевич Нефедов, помощник Вольского, всем своим видом показывал, что дискутировать со мной на эту тему он не намерен ни сегодня, ни впредь.
Он демонстративно не смотрел в мою сторону, тем самым, наверное, давая понять, что мне следует встать и уйти.
Я так и сделал. Ушел, не пытаясь вдаваться в споры. И решил до поры до времени не ломать голову насчет этого инцидента, не горячиться, но уж с отъездом ни в коем случае не спешить, продолжать работу ровно столько, сколько потребуется.
Все же одна мысль заставила меня тогда улыбнуться. Ведь незадолго до этого в том же самом здании я разговаривал не с кем-нибудь, а с непосредственным начальником Нефедова — Аркадием Вольским, в те дни председателем Комитета особого управления Нагорно-Карабахской автономной области. Помню, как он одобрительно загудел, когда узнал, что я из Кузбасса. И пожелал мне докопаться в процессе работы до самой сути.
А напоследок предложил заходить. Пошутил, не иначе! Люди в штатском перед его кабинетом (охрана), хоть и были безукоризненно вежливы, но... «Вот если вам даст на это разрешение товарищ Нефедов, тогда, пожалуйста, проходите, а так...» Все это выглядело очень знакомым, легко узнаваемым.
Слукавили, Аркадий Иванович? Ну и хорошо, коли так. Для того ли я ехал, чтобы обивать пороги у кабинетов? Да и не к лицу это нашему брату-газетчику.
Опрокинутый мир
Дорога лежала прямо, и ехали мы достаточно быстро. Позади остались улицы 60-ты.сячного Степанакерта, охранные посты, бронетранспортеры, солдаты в касках и бронежилетах, контролируемые ими участки дорог... А также пустые продуктовые полки, пустой и безлюдный рынок, длинные ночные очереди за хлебом, гостиница «Карабах», заполненная беженцами и военнослужащими.
Белая попутная «Нива» везла меня в Аскеран. Это один из пяти районных центров Нагорного Карабаха. К северу от Степанакерта, неподалеку. Он печально известен позапрошлогодними февральскими событиями, когда многочисленная группа людей из соседнего Агдамского района Азербайджанской ССР, лежащего за пределами НКАО, пришла туда, в район Аекерана, и столкнулась с местным армянским населением. Результаты были трагические. Не это ли стало прелюдией к всему, дальнейшему, первым звеном нарастающей цепочки насилия? Не это ли дало толчок Сумгаиту?
На ветровом стекле прямо перед моим лицом — веером трещины.
— Камень?
— Да. Выскочил неожиданно из-под колес.
Мой собеседник, комсомольский работник из Аекерана, словно бы вздохнул с облегчением. Или мне показалось? Хотя и в самом деле нынче это не такая уж и беда, если из-под колес. Считай, повезло.
Пейзаж вдоль дороги успокаивал осенними красками. Но он же и навевал думы. Где, в каком месте произойдет очередное ЧП? И я то и дело возвращался мысленно уже не столько к первопричинам карабахского кризиса, сколько к людям, которые силой обстоятельств были оставлены здесь, в «оке тайфуна», на долгое время в качестве спасателей или примирителей, или третейских судей. А может быть, в качестве буфера? Или громоотвода? Или боксерской груши?
Вольский... Заведующий отделом ЦК КПСС, с января 1989 года — председатель Комитета особого управления НКАО. Есть ли еще хоть один человек, о котором в Баку, Ереване, Нагорном Карабахе отзывались бы столь по-разному? «Многорукий Вольский», «многоликий Вольский», «хитрая лиса», «наместник», «властитель», «батька», «ставленник азербайджанского лобби» (или «мусаватистской клики»), «ставленник армянской диаспоры» (или «дашнакского охвостья»), «последняя соломинка для НКАО», «последняя соломинка для коммунистов», «последняя соломинка для Москвы». Самые разнообразные метафоры, иногда, быть может, из жизни, иногда из фольклора, а иногда такие, что Аркадию Ивановичу, наверное, только и оставалось, что улыбнуться сквозь слезы.
Я же увидел в Вольском прежде всего пожилого, не вполне здорового и до предела уставшего человека. Правда, держался он молодцом. И все же, думаю, это был уже не тот Вольский, который выступал летом на первом Съезде народных депутатов. И уж тем более не тот уверенный в себе трибун, который 1 декабря 1988 года на сессии Верховного Совета СССР, говоря о событиях в НКАО, с пафосом громил «злобствующих коррумпированных лиц», будучи, по всей видимости, искренне убежденным, что именно в них все дело, что именно они, до конца еще не разоблаченные, делают из Нагорного Карабаха «разменную монету», провоцируя межнациональную рознь.
Это был уже, как я понимаю, совсем другой человек. За какие-то месяцы он, мне показалось, даже внешне изменился неузнаваемо, постарел лет на двадцать. И наверняка много дум успел передумать. За это время. Но чему удивляться? Карабахская действительность, ее истоки, и следствия не желали и не желают укладываться в прокрустово ложе прежних трактовок. И теперь уже становится все яснее, что прежним аршином, «объясняющим» все наши беды злокозненностью мафии, бюрократов или «врагов народа», многого не намеряешь.
...Белая «Нива» мчалась, а я продолжал вспоминать первые мои дни в НКАО.
Вспомнилось и то совещание, на котором я был. Несмотря на тему поистине мрачную, проходило оно, казалось, вполне буднично, без видимого драматизма. И это, на мой взгляд, лишний раз свидетельствовало, что здесь уже не тот мир, к которому мы привыкли, что пройдена какая-то грань, что различные непредсказуемые ситуации стали не более чем прозой жизни.
Разбирались подробности недавнего происшествия. Не далее, как накануне, в центре Степанакерта на площади Ленина разорвалась брошенная кем-то бомба. И вот теперь Вольский доводил до областного актива, что на месте взрыва подобрали четырнадцать осколков, что произошел взрыв в пяти метрах от солдат и рядом стояли двое детей из гостиницы «Карабах» (то есть дети беженцев). Никто, к счастью, не пострадал.
ЧП произошло около восьми вечера. Надо же, незадолго до этого я как раз собирался идти в ту сторону, но раздумал, и о случившемся узнал только на следующий день.
— Собака, — неожиданно сказал Вольский.
Я вздрогнул.
Аркадий Иванович между тем невозмутимо продолжил: -...взяла след, довела до бильярдной, там след был потерян.
Я лишь вздохнул. Ясно, что это мог быть, скорее всего, кто-то из местных. Пришлый бы вряд ли рискнул. На машине — так его бы заметили сразу, а пешком, ночью, в чужом и охраняемом городе — вероятность и того меньше. Далеко не уйдешь. Хотя как знать.
Заговорили о другом, тоже серьезном. Вольский выглядел раздосадованным. И то ведь: вечерами, ночами то перестрелка неподалеку — в местах с этнически смешанным населением, то взрывы, автоматные очереди в самом городе, а днем — так еще и дети на улнаах с плакатом «Долой мафию в Кремле!» Хоть он, этот лозунг, и был-то, поди, всего один такой резкий, а вот надо же, в Москве тотчас отреагировали. Что блокада вот уже какой месяц, что ни хлеба нет, ни бензина — это словно бы их и не беспокоит, а стоило только лозунгу появиться во время митинга...
— Я сегодня четыре часа разговаривал по телефону с секретарем ЦК КПСС. И убедил его снять публикации в «Правде» и «Комсомольской правде» по поводу этого лозунга. Но, очевидно, это удалось мне в последний раз. Надо быть осмотрительнее. Детей не следует впутывать в политические акции.
— Но почему? — последовали не очень-то рьяные возражения. — Дети — это же часть общества. Можно ли их изолировать?
— Нельзя. Изолировать можно и нужно тех, кто толкает детей на это.
Вольский (тонкий психолог?) говорил то сурово, то подчеркнуто иронично. Наверное, потому, чтобы окончательно не испортить настроение людям, и без того не слишком веселое. Но за иронией можно было прослышать и горечь. Подумать только, о чем думать приходится — сейчас, когда все на пределе! О том, как бы ненароком не дать Москве нового повода для «ответной реакции». А что делать? Приходится думать. Даже маленький «камень», упавший «сверху», может натворить ой-ой-ой, как бывало уже. И тогда уж точно (при нынешнем-то раскладе) вся работа, проведенная Комитетом особого управления, дабы хоть как-то стабилизировать обстановку, вся работа, и так не дающая оснований для труб и литавр, запросто пойдет прахом, а этого нельзя допустить.
Но что это был за митинг, о котором я говорил минуту назад? Это был митинг протеста, организованный женщинами Степанакерта по поводу провокации, которая привела к убийству Спартака Акопяна, жителя города.
...Десятого октября вечером на улицах Степанакерта загремели автоматы и пистолеты. Вскрикнул от боли Игорь Закарян, раненный в ногу. С интервалом в несколько минут в разных точках города рядом с дорогой были ранены один за другим еще пятеро. Один — смертельно. (Это и был Акопян. Рабочий производственного комбината, отец четверых детей). Кто же стрелял по ним?
Стреляли войска. Через город проходила колонна автомашин с курсантами Свердловского пожарно-технического учйлища МВД СССР. Они направлялись в Кировобад для плановой замены. Согласно одной из версий, на въезде в Степанакерт (в Старом Арменаване) колонну забросали камнями. Почему забросали? Да по ошибке. Кто-то пустил слух, что военные на машинах это вовсе и не военные, а... переодетые азербайджанцы. Тем более, прохождение колонны в известной степени было неожиданным: комендатура особого района не удосужилась предупредить об этом местную милицию, хотя должна была это сделать. И группа жителей Степанакерта вполне могла заподозрить что-то неладное: ведь колонна-то шла со стороны Шуши — азербайджанской «цитадели» Нагорного Карабаха. Отсюда, мол, и все остальное, весьма трагическое.
Примерно это вытекало из слов начальника Управления внутренних дел НКАО Туманянца и начальника политотдела особого района Скоробогатова. И такая версия могла иметь под собой основания. В том-то и дело, что она, как это ни прискорбно, отражала эмоциональный настрой части армянского населения. Ну, а у курсантов, возвращавшихся после тяжелейшего карабахского «марафона», после многократного стояния живой стеной на путях картечи, пуль и камней, уж наверняка нервы были натянуты до отказа.
Но даже если и так, думал я, почему охрана колонны вела огонь уже в самом городе — казалось бы, на достаточно большом расстоянии от места происшествия? Ответа на этот вопрос я так и не получил. А центральная пресса, что характерно, на своих страницах не задала его вообще. Вряд ли такое молчание (знак согласия? одобрения? осуждения? безразличия?) могло разрядить напряженную ситуацию. Не оно ли способствовало тому, что сходная трагедия, но в еще более острой форме, повторилась в Степанакерте 2 января.
Эфемерны и зыбки минуты тишины в Карабахе. На тонком волоске висит теперь жизнь человека. И до чего же резким контрастом — спокойными, невозмутимыми — выглядят из окна машины поля и горы.
Для природы это вполне уместно, ну а для нас? Не так ли мы проспали беду? Мало того, что проспали. Затянув с принятием решения, исказив на газетных полосах сущность и причины конфликта, замалчивая долгое время истинное положение дел, довели, ее до последней стадии.
В преддверии Сумгаита
Приехали! Аскеран оказался небольшим, тихим. Стоит проехать еще несколько километров дальше — и территория автономной области кончается. И уже совсем близко азербайджанский город Агдам. Жители Аскерана с тревогой смотрят в ту сторону. И тому есть причины.
Что же произошло здесь 22 февраля 1988 года, кога, как мы могли узнать из сообщений ТАСС, Всесоюзного радио и ЦТ, были убиты двое азербайджанцев «в результате столкновения между жителями Агдама и Аскерана»? И с чего началось? На этот счет существуют две различные версии, которые, однако, сходятся в том, что толчком к трагедии послужили события двумя днями раньше. Именно тогда, 20 февраля 1988 года, внеочередная сессия Совета народных депутатов НКАО приняла решение о ходатайстве перед Верховным Советом СССР, Верховными Советами Азербайджанской и Армянской ССР «проявить чувство глубокого понимания чаяний армянского населения Нагорного Карабаха» и решить вопрос о передаче Нагорно-Карабахской автономной области из состава Азербайджана в состав Армении.
Приведу небольшую выдержку из того, что пишет по этому поводу доктор психологических наук, профессор Акбер Байрамов в своей книге «Психологические этюды», изданной в Баку: «В дни событий в Нагорном Карабахе, когда автономная область путем организации забастовок и демонстраций подняла вопрос о «выходе из состава Азербайджанской ССР и присоединении к Армянской ССР, колонна людей, состоящая из азербайджанцев, возмущенная незаконностью такого требования, хотела организовать демонстрацию вблизи Аскеранского района НКАО и тем самым выразить свое несогласие с таким требованием. Когда, толпа подошла к Аскерану, раздались выстрелы, убившие двух юношей-азербайджанцев...»
Другая выдержка — на этот раз из статьи «Агдам» армянского автора Васпуракана. «21 февраля, когда стало известно о решении областного Совета НКАО, в Агдаме, у здания райкома, начался митинг азербайджанцев, а котором приняли участие не только местные жители, но и приехавшие из других районов, даже из Баку... Как свидетельствует Жирайр Григорян из Гадрута, в Агдаме напали на его машину и попытались насмерть избить камнями... В одной палате с ним в Степанакерте лежит его товарищ, у которого сломано несколько ребер. Участники «мирного» митинга повредили глаз другого армянина, водителя райпотребсоюза. Он транзитом перегонял в Степанакерт полученную в Баку новую автомашину, но сумел спастись лишь бегством».
Если бы милиция, прокуратура — местная ли, союзная — расставили в этом деле точки над «и», если бы детали событий и обстоятельства гибели двух человек были выявлены по горячим следам и, главное, широко обнародованы, то разноголосицы, я думаю, не было бы такой. А если бы центральные и республиканские власти, ужаснувшись случившимся, извлекли из него урок и забили тревогу, ударив во все колокола то тогда глядишь не было бы сумгаитского кошмара, его удалось бы предотвратить? И не было бы мученической смерти офицеров-следователей Андрея Тюгаева и Сергея Габы неподалеку от того же Агдама при исполнении служебных обязанностей? И не было бы многих других смертей и погромов в Нагорном Карабахе, Азербайджане, Армении?.. Однако все это было. Все, кроме извлеченных уроков. Так где же гарантия, что не продолжится?.
Так думал я, просматривая в Аскеранском райисполкоме акты и справки по ущербу, причиненному местному населению как тогда, в феврале 88-го, так и в последующие дни. Настроение было хуже некуда: ведь все это казалось лишь каплей в море по сравнению с общей картиной, по сравнению с вполне реальным «девятым валом».
...На полях у окраины Аскерана она хорошо заметна, бывшая электромельница.
Калитка в ограде задраена наглухо. Сюда уже забыли дорогу.
— Подойдем, посмотрим?— спрашиваю я своих спутников, местных жителей.
— Может, не стоит? Там собаки бродячие могут быть.
В собаках ли дело? Тут не то что собак, тут не заметно даже признака жизни.
Возвращаясь, молчим.
— Даже если ее и восстановят, — говорит наконец Юра Цатурян, работник Аскеранского райкома комсомола, — работать на ней, скорее всего, будет некому. Сам видишь, она на отшибе. А это сейчас слишком опасно.
«И с тех пор будем долго огни принимать за пожары мы...» Вот оно, предвидение поэта. А что, может, есть и прямой смысл сохранить мельницу в таком виде — как урок для потомков, как напоминание о разыгравшейся здесь трагедии, как знак беды, прошлой и настоящей?
А. Ореховский.
(Продолжение следует).
НА СНИМКЕ: эта скульптурная композиция «Мы и наши горы» встречает путника на въезде в Степанакерт. Какую смысловую нагрузку могут нести фигуры, словно вырастающие из самой земли? Можно ли считать, что это — символ Нагорного Карабаха? Символ, оставляющий надежду и веру?
Нагорный Карабах — Кемерово.
