Долгая дорога в Эркеч (окончание)
| Original title: | Долгая дорога в Эркеч |
| Author: | Ореховский А. |
| Rubric: | Карабахские дневники. Часть II |
| Source: | Комсомолец Кузбасса from 1991-12-10 |
(Окончание. Начало в номере за 5 декабря с. г.)
...Он, словно ежик, выкатился из-за поворота дороги, замедлил бег и, запыхавшись, остановился, глядя дружелюбно и весело.
Это было несколько неожиданно. Парнишка-армянин, на вид школьник, лет восьми-девяти. В Армянских Борисах я, разиня, что-то его не помнил.
— Ты куда? — спросил я, сворачивая карту.
— К молоканам, куда и вы.
— Один?
— Почему один? С вами.
— Туда же опасно. Тебе зачем?
— Мама просила купить сыру.
Я чуть не сел.
—Вот тебе и чрезвычайная обстановка!..
Но вместе, так вместе.
Со мной-то, по крайней мере, его хоть в заложники не захватят.
— Знаешь, куда идти?,— спрашиваю его.
— Знаю.
— Как тебя зовут?
— Миша.
— Ну что же, Миша, пошли.
Содержание
ЕЖИК НА ПОВОРОТЕ
Конечно, Миша меня, как говорится, перехитрил, провел вокруг пальца. Конечно, никто его, никуда из села Армянские Борисы не посылал и никакого такого сыра ему не требовалось.
Да и вообще, как я понял, о сыре в тот момент он думал меньше всего.
Но это я понял позже, в конце пути. Спустя часа полтора. Когда мы перевалили глинистые откосы.
Посмотрели сдалека на градобойные пушки на верхотуре.
Обогнули ущелье. Оставили позади чащу леса. Жутковатую с виду. Будто специально созданную для засад.
И, минуя голубеющие на солнце «райские кущи» — плантации белокочанной капусты, вышли прямо на большак к Русским Борисам, на финишную прямую... Открылся вид на ровно спланированные ряды домиков, сады, огороды. Матово поблескивая в потоках теплого воздуха, к нам поплыли красные черепичные крыши.
СЕКУНДНОЕ, казалось бы дело, домчаться рано утречком с ветерком на машине, дивясь горным видам, достойным Брейгеля, от армянского села Армянские Борисы в Щаумянавском (Геранбойском) районе Азербайджана — до русского села Русские Борисы. Куда уж ближе — каких-то пять километров.
Секундное — однако невыполнимое. Кто ж меня повезет, думал я, когда костлявая косит. Когда затишье, достигнутое благодаря миссии народных депутатов России, — лишь временное и зыбкое. И опять-таки с бензином проблема: блокада — это не у тещи блины.
— Ну, это чепуха,— сказал Александр. — Слыханное ли дело — пешком! Тут тебе не кемеровские парки. Будет тебе машина. Не будет машины — будет трактор. Не будет трактора будет осел.
Что ж, осел действительно был, тут спору нет. Но не такой уж все же и безнадежный, ибо, прождав в Армянских Борисах часа полтора попутку, я понял, что идти надо самому. Нет, сельчане не хотели ставить мне палки в колеса, но они знали цель моего маршрута — село Эркеч, и у них просто руки опускались мне споспешествовать. Ведь исконное армянское население было изгнано из Эркеча, и он в те дни был занят азербайджанским ОМОНом.
Провожали меня ребята. А Миша, мой новый друг, догнал за околицей. Решил на всякий случай меня проводить: мало ли что? Михаил был уверен, что поскольку он знает местность, как свои пять пальцев, я буду за ним, как за каменной стеной. И он не ошибся. Мы расстались в Русских Борисах. Ему надо было вернутьея, родители, наверное, волновались. И как раз в ту сторону шла машина. Прощаясь, Миша передал меня жителям села — чуть ли не под расписку, с рук на руки и покатил, вертя накоротко остриженной, колючей, как у ежика, головой...
ОТРЕШЕННОСТЬ ПОД ГРОМ ОРУДИЙ
БОЛЕЕ-МЕНЕЕ, с той или иной степенью информированности, мы можем себе представить, как живут в районе конфликта, как реагируют на события представители и армянского, и азербайджанского населения.
А вот насколько уютно чувствуют себя здесь представители населения русского? Причем не где-нибудь, а в старинном, исконно русском селе. Русские Борисы, которое расположено в зоне боевых действий, неподалеку от самых горячих точек.
Словно центр окружности это село. А по дуге, как при помощи циркуля, выстроились Щаумян, Башкенд, Манашнд, Бузлук, Тодан, Сарасу, Эркеч. Прямо между огнём и полымем. Ну ни дать ни взять «русский медведь» прыгающий в пылаюишй обручь.
Как же наши соотечественники ухитряются жить здесь? А вот так и ухитряются. И, по здешним мернам, неплохо живут. Отрешенностью от грома орудий. Островком Робинзона Крузо в океане-потопе. Ну и, конечно, традициями, коим два с лишним века. А самое главное — русским духом. Дети белокурые, голубоглазые — таких теперь и в России почти не встретишь.
РУССКИЕ Борисы — это село молокан. Есть такое направление в христианстве («...чистое словесное молоко» — слово Божье), возникшее в России и призывающее к переустройству мира на истинно христианских началах. Как говорят анналы, село Русские Борисы было образовано в 1700 годах переселенцами-молоканами из Тамбовской и Орловской губерний, поссорившимися на идейной, морально-нравственной почве с императрицей Екатериной И.
Конечно, их переселение (высылка в соответствии с указом императрицы) имело историческое значение и само по себе. И не в последнюю очередь как привнесение сюда в мир Востока, своей доли российской культуры, миротворческих ценностей. И сегодня чем дальше в лес, то есть, чем сильнее разгорается армяно-азербайджанский конфликт, тем заметнее, видимо, примиряющее начало Русских Борисов, когда, основа основ — выдержанность своей линии и производительный земледельческий труд.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад, Как ресницы — на окнах опущены темные шторы. Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал; «Виноград, как старинная битва, живет, Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке, В каменистой Тавриде наука Эллады, — и вот Золотых десятин благородные, ржавые грядки».
В селе 720 жителей. По моим сведениям, тут в эти дни были некоторые конфликты с жителями других сел на бытовом уровне. Казалось бы, пустяки, но только, разумеется, не сейчас, не в нынешних обстоятельствах, и поэтому мой вопрос председателю сельсовета Михаилу Ивановичу Черкасову не случаен: — Каковы ваши отношения с армянской и азербайджанской общинами? Все ли идет как надо?
Я в гостях у Михаила Ивановича. После знакомства с селом... И, естественно, разговариваем мы долго. В принципе, как я понимаю, отношения с общинами неплохие, и даже хорошие, хотя жизнь есть жизнь, случается всякое. Принадлежность к русскому селу — это своего рода охранная грамота. И сегодня — особенно. Оттока людей (именно в связи с армяно-азербайджанеким конфликтом) из Русских Борисов нет. От привязанности к земле все зависит, от чувства хозяина. И от чувства собственного достоинства.
Какую позицию занимают Русские Борисы в вопросе о Карабахе? Человечную — поелику это возможно, говорит Черкасов. Мы стараемся понимать и тех, и других. И с теми, и с другими — всячески поддерживать отношения. Как и прежде. Но бывает по-разному. Когда в районе армянские представители ратовали за воссоединение с Карабахом, то есть, по существу, за выход из состава Азербайджана, мы их не поддержали. Азербайджан, что ни говори, наш дом. И наша фамилия — Черкасовы — считай, уже местная. Я, например, родился в Русских Борисах. И отец мой, и дед.
Так что впутаемся в это дело — повиснем в воздухе, продолжает Черкасов. Как, например, будем реализовывать наш картофель? Или капусту? А мы на этом в основном-то и держимся. Урожай капусты? Тысяча тонн — каждый год. Один кочан бывает до двадцати килограммов.
— Пострадало ли ваше село в ходе боевых действий?
— Почти нет. Хлебное поле загорелось, но обошлось, вовремя погасили. Несколько снарядов разорвалось на окраине, разбили два памятника, а кто стрелял, с армянской стороны или с азербайджанской, я так и не смог установить. Вообще-то стрельба часто слышится. Женщин это очень пугает. Они теперь уж боятся ходить в лес. И не только они.
— Возможна ли в нынешних условиях ваша помощь соседям из Армянских Борисов? Ну, хотя бы по доставке им почты?
— До сих пор такой вопрос не стоял. Но в принципе, полагаю, его можно было бы разрешить.
Какова связь с миром, спрашиваю Черкасова. Два раза в неделю — в Гянджу автобус,— говорит он. — Можно ли связаться по телефону? — Ну, с теми же Армянскими Борисами разве что. И еще с Шаумяном — районным центром (или бывшим районным центром?). — Эркеч? Да, правильно, это туда дорога, в ту сторону, вокруг полей и затем — по лесу, через перевал, вниз... Ну, что вы, нет, туда мы уже не ездим и вам не советуем.
Что ж, думал я, пожимая руку Михаилу Ивановичу, все правильно. Он, конечно, мне не советует. Так и должно быть. Дабы сохранить лицо и устойчивый ритм жизни, иной раз приходится привыкать к дыму пороха, а иной раз — пригнуться, избегая многократного рикошета.
Все это так. Но, как бы там ни было, отрешенность едва ли вечна. Не следует исключать, что в конце концов обстоятельства потребуют от Русских Борисов более четко определиться в посреднической, миротворческой роли. Что-то же надо делать? Как-то же надо противостоять разгуливающемуся пламени?
Как-то же надо противодействовать злу в виде непрекращающейся войны?
« ...В НОЧЬ НА ДЕНЬ ВАРФОЛОМЕЯ»
В разрушенный и горящий Эркеч я вступил около пяти вечера.
Уже на подходе можно было понять, что село опустошено и что оно только-только снова было объектом и полем боя. Никого и ничего, что хоть отдаленно напоминало бы жизнь, одни клубы дыма да справа на шоссе — на повороте, вдали — брошенное кем-то орудие — стволом вверх.
Улочки догорающего села. Идешь по ним дрожа и шатаясь. На ум, как кошмарный сон, как навязчивое видение, снова приходят старики-беженцы из Эркеча, которых я встречал в Шаумяне, причем не все они, а только одна деталь: как они, оставшиеся без всего, спасаются от голода тем, что едят фуражную кукурузу, перетирая ее пальцами... И как благодарят за любое, даже самое крохотное участие...
Спотыкаюсь и чуть не падаю. Ч-черт! Обгорелая доска ломается под ногами. И тут же в стороне — шорох. Точнее — шелест. Что-то вроде скрипа, плескания, словно неподалеку достают из колодца воду. Беру правее. Звуки усиливаются. Обхожу двор... И, увы, это всего лишь качается лист железа, оторвавшись от крыши.
За стенкой чье-то ворочание. Я туда. Но там лишь на пол падает матица, или что-то похожее, поднимая на меня пепел. Отступаю, вновь спотыкаюсь и неожиданно вижу, что зацепился за какую-то тонкую, странного вида проволоку. У страха глаза велики. Это-окажется обрывком (может, для связывания корзинок), однапо я тем не менее успею застыть и похолодеть.
Постепенно я начинаю различать голоса. Будто бы в конце улицы, на окраине, собрались люди и о чем-то спорят. Что это, радиоприемник, как в рассказе у Роя Брэдбери? Брошенный, разбитый, включившийся? Я прибавляю шаг, поворачиваю... И передо мною — около тридцати вооруженных людей в бушлатах и защитной полевой форме, шумно разговаривающие, сидящие у походной печки на бревнах, металлических койках и ящиках.
Это были они — азербайджанский ОМОН.
ОЩЕТИНИВШИЙСЯ БАШКЕНД
...Когда из села Эркеч меня везли в штаб, согласно приказу, я, как ни странно, удивил моего сопровождающего познаниями в географии.
— Не в село ли Тодан мы едем? — спросил я его.
Он, прищурившись, вскинулся:
— Смотри-ка, и это знает!..
Дескать: ну-ну, разберемся, ты погоди.
Что ж, это еще можно было понять. Судя по экспансивной реакции, мой приход в Эркеч через лес ли, или по ровному полю, но в любом случае через наблюдательные посты, своей незамеченностью вызвал некоторое смятение. И комната в штабе в селе Тодан, куда меня привели, была заполнена офицерами азербайджанского ОМОНа, экипированными соответственно.
— Ну-ка, -- сказал мне один из них, офицер-азербайджанец, майор,— выкладывайте пленки и магнитофонные кассеты. Выкладывайте все, что сняли или записали на магнитофон.
Я поставил свою сумку на стул. Пули, гильзы, осколки, которые я как знаки памяти, как иллюстрации, как вещественные доказательства собирал в Шафаге-Карачинаре, «предательски» звякнули. Я демонстративно поставил сумку на видное место: мне скрывать было нечего. Они бросили на нее равнодушный взгляд.
— Вы это о чем? — спросил я. — Какие кассеты? Какие пленки?
Он повторил то же самое тоном выше. Что я вообще делаю здесь, спросил он. Кто указал мне дорогу? («У меня есть карта», -— успел я вставить). Да какое вообще я имею право быть здесь, если в моем командировочном (он потряс им) указаны лишь Баку — Ереван?! Словом, дискуссия задалась, и я включился в нее.
Со стороны, наверное, это выглядело необычно. Но уж несомненно по-карабахски. Кругом военные действия или, в лучшем случае, напряженность, а мы — как акцизные чиновники (в пьесах Александра Николаевича Островского). Он мне — про Фому, я ему — про Ерему. Он мне — о нормах оформления предписаний, я ему — о законах реальности. Но обстановку это некоторым образом разрядило. Про «пленки и кассеты» уже и речи не шло, (Их-то, собственно, у меня как раз не было...).
И тут нас прервали.
— Андрей...
Это был он — молодой парень из Геранбоя, азербайджанец, который три дня назад отговаривал меня от того, чтобы я шел в Эркеч. Сегодня и он был со звездочками майора. И, как я вскоре понял, тут самый главный.
— ...дело, видишь не в этом.
— Не в этом? В чем же тогда? Я слушаю...
— А дело все в тем, что то соглашение, которое было заключено при помощи депутации Шейниса, сегодня не выполняется.
— Вот как? Я уже догадался.
— И не выполняется не по нашей вине.
— По чьей же?
— По вине другой стороны. Помнишь, соглашение предусматривало отказ от практики захвата заложников?
— Помню.
— А помнишь, что говорил Шейнис в тот день, когда вы пришли? Относительно азербайджанца, жителя села Шафаг, который якобы воровал карачинарских овец и был захвачен? Шейнис говорил, что армянская сторона готова его вернуть. Это было когда? Три дня назад. Так вот, заложника не вернули и по сей день!
Что-то в его голосе меня встревожило... Да я и сам понимал, что дело не шутка. В соответствии с миссией мира надо было что-то предпринимать.
— Известно, где он содержится? — спросил я.
— Да, Это сравнительно недалеко. Здесь же, в Геранбойском районе. Армянское село Башкенд.
Я уже знал, что Башкенд на русский язык переводится как «головное село». Знал также, что я настоящий момент он представляет собой укрепленный пункт, причем достаточно основательный. Об этом мне сообщил знающий человек в Министерстве внутренних дед Азербайджана.
— И вы хотите, чтобы я вам помог?
— Именно так. Но, конечно же, при условии, если вас это не затруднит. Дело в том, что мы не можем более ждать. Если вам удается вызволить того человека, мирного жителя, то вы многое сможете предотвратить.
Пожалуй, он прав, думал я. Сегодня это реальность. Надо хотя бы попытаться не допустить взрыв насилия. А то кой с кого станется, и даже от маленького толчка все рухнет.
Я поднялся из-за стола. — Куда ехать?
А ЗА ЧАС до этого, еще в Эркече, моя командировка (мирная миссия) была, как говорится, в самом разгаре.
Когда я подощел к омоновцам и сказал «здравствуйте», никто из них сначала и головы-то не повернул. Но вот один замолчал, повернулся ко мне и оцепенел, другой, третий...
Молчание распространялось, как круги по воде. Они смотрели на меня с таким выражением, словно я только что у них на глазах вышел из летающей тарелки и прощел к ним в лагерь.
Я ожидал, мягко говоря, проявления недовольства и, в общем-то, был готов. Но этого не последовало. Секунды оцепенения и растерянности прошли, и, как ни странно, вид у них был такой, словно я доставил им, умирающим от жажды в пустыне, ведро воды.
Они обступили меня.
Кто?
Откуда?
Есть документы?
(При слове «Кемерово», казалоеь, они чуть не упали навзничь от удивления).
Зачем?
Как я сюда попал?
С кем?
Кого видел?
Как обошел их посты?
(И пять или шесть раз повторенное как рефрен: «Мы же могли тебя застрелить!..»).
Неужели вот так прямо и шел, через лес и перевал, по дороге? Со стороны, контролируемой противником?!
И, видимо, это последнее обстоятельстве (то, что еще можно, оказывается, ходить и с мирными целями, не таясь) и стало для них решающим.
Как я, собственно, и рассчитывал.
И прорвалась плотина.
Хорошо, что вы сюда пришли, заговорили омоновцы в один голос. До каких пор будем мы воевать? Вот, смотрите... Один из них закатал рукав: рука была вдоль и поперек изъедена полевыми клопами. «Вот уж действительно, приходится воевать даже с фауной, — подумалось мне. — Вот уж действительно, под ногами земля горит?..». Но вы же не срочная служба, задаю я вопрос. (Знаете, мол, на что шли). А снявши голову, по волосам разве плачут?
Но мы здесь уже с месяц, услышал я. И почти каждый день — обстрел на обстреле. Вот и сегодня... Я слушал. Мне нужно было понять, насколько омоновцы, как активнейшие участники происходящего, как воюющая сторона, как переступившие грань, но, в сущности, совсем еще молодые люди (из разных районов Азербайджана), отдают себе отчет в дом, куда их тянет продолжающаяся война.
И что же? Что общего между беженцем из Эркеча, изгнанным в результате военных действий, и солдатом ОМОНа? Это же разные полюса. А между тем, как это ни удивительно, и тот, и другой обращались ко мне с одинаковым ожиданием и надеждой и даже, я бы сказал, с одинаковой просьбой хоть что-то сделать, дабы весь этот кошмар прекратился.
Но если вдуматься, это же не случайно. Готовность гибнуть — готовность убивать одинаково противоречат живой природе и сущности человека. Тем более, убивать и гибнуть в войне, которую и местные жители называют братоубийственной. Именно в этом суть. Именно на этом, я думаю, и следует в дальнейшем делать акцент в ходе согласительных, мирных переговоров, пока их еще не пришлось вести на фоне одного ширящегося кладбища.
Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов — за белой стеною — погост. И на песке вереницы соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост. Чем прогневили тебя эти серые хаты — Господи! — и для чего стольким простреливать грудь? Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь...
...И — дорога под колесами той машины, приехавшей за мною из штаба с сопровождающим, которая и повезла меня из Эркеча в Тодан...
А часа через полтора эта же машина везла меня из Тодана через Сарасу и Бузлук к окрестностям села Башкенд выручать азербайджанца - заложника, и укрепленный ощетинившийся Башкенд становился для меня в некотором роде символом... А еще через минут сорок мы возвращались. Башкенд оказался не по зубам. Со стороны азербайджанских позиций и нему было решительно не пройти. Тут нужен был иной выход.
Мои предложения о том, чтобы искать возможность переговоров или иные пути, азербайджанской стороной приняты не были. Хотя, как мне кажется, кое-что мне все же удалось сделать. Удалось приостановить возможность военных действий по захвату Башкенда, коими грезил мой геранбойский знакомый. Поговорив с ним просто по-человечески... По-мужски...
А. ОРЕХОВСКИЙ.
НА СНИМКАХ;
Градобойное орудие на позиции.
На границе Агдамского района и НКАО. Колонна под охраной военнослужащих.
Градобойное орудие на позиции..
На границе Агдамского района и НКАО. Колонна под охраной военнослужащих.
Шаумян — Армянские Борисы — Русские Борисы — Эркеч — Тодан — окрестности села Башкенд.
